Когда у нее из глаз потекли слезы, Грэм подался вперед и положил ладонь ей на спину.

– Эди, пожалуйста, поговори со мной.

Слезы текли по лицу, застряв где-то между юмором и горем. Эди потянулась за салфеткой и вытерла глаза и нос. Она шмыгнула носом, пытаясь восстановить те крохи гордости, которые еще могли остаться, но все они утекли. Однако через минуту рыдания стихли, а из носа перестало течь, хотя слезы отказывались останавливаться.

– Извини.

Наконец ее дыхание вернулось к нормальному, и ей больше не казалось, что ей не хватает воздуха. Однако достаточно одного слова со стороны Грэма – слишком ласкового, слишком нежного – и она рассыплется. Ее восстановленное самообладание было невероятно хрупким.

Она оглянулась на другие столики на веранде. В нескольких футах позади сидели, сдвинув головы, три дамы. Одна смотрела на Эди, но быстро повернулась обратно к подругам.

– Не переживай из-за них, – сказал Грэм. – Они просто расстроены, что мы не облегчаем им подслушивание. – Он подвинул свой стул ближе к ее, чтобы загородить, и дал ей салфетку. – Вот. Для… – Он показал на ее лицо. Эди снова шмыгнула носом и вытерла глаза. На салфетке остались пятна туши. – Ладно. – Он сложил руки на столе, наклонил голову к ней и тихо заговорил. – Думаю, после всего я заслуживаю хоть какого-то объяснения:

– Заслуживаешь?

– Да. Таков кодекс дружбы: если один человек расклеивается в присутствии другого, то требуются объяснения.

Уголок ее губ невольно пополз вверх.

– Расклеивается? Это специальный термин?

– Более-менее. Как бы там ни было, то, что здесь произошло, было полным расклеиванием.

Она улыбнулась, несмотря на то, что ее сознание споткнулось о фразу «кодекс дружбы».

– С нашей дружбы прошло много лет.

– Это правда. – Ветер растрепал края зонтика над ними. Грэм повернулся лицом к воде. – Мне не нравится видеть тебя расстроенной, Эди. Даже если с нашей дружбы прошло какое-то время.

– Я бы сказала, почти двадцать лет.

В этот момент что-то затрепыхалось в ее мозгу, как пойманная в банку бабочка, бьющаяся крылышками в стенки в поисках свежего воздуха. Эди снова ощутила боль неожиданного исчезновения Грэма из их жизни. Тот день до сих пор ярко отпечатался в ее памяти.

Он шел через квадратный двор с двумя коробками в руках, клапаны которых бились у него под подбородком. Было начало октября, на лазурном небе ни облачка. Эди с подругой только что вернулись из Атланты с концерта группы «Matchbox 20», и ей не терпелось развлечь его подробностями. Ему нравилось делать вид, что он ненавидит эту группу, но она знала, что втайне он их слушал.

– Привет! – Она подбежала и встретилась с ним в центре покрытого травой двора. – Я тебя везде ищу. Что за коробки?

– Ох, я… я переезжаю. Вообще-то.

– Переезжаешь? – Она уставилась на него. – Куда?

– В Пакстон-Холле есть свободная комната в общежитии. – Он пожал плечами. – Ее никто не брал, так что мне разрешили ее занять.

– Что? Мак знает?

Они жили вместе с первого курса. К тому же Грэм ненавидел общежития.

Он кивнул.

– Знает.

Грэм повернулся и пошел к общежитию на противоположной стороне двора.

– Грэм, подожди…

– Эди, я не могу больше так продолжать! – взорвался он. – Ты, я, Мак. Я больше не могу быть третьим.

Ей показалось, что его слова ударили ее прямо в грудь. Она даже сделала шаг назад.

– Как ты себе это представляешь? Что мы всегда будем вместе, как три мушкетера? Нет. Я ухожу. Я больше не могу. Если я останусь… – Он смотрел на нее, потом поднял глаза к небу. – Мак знает, почему мне пришлось уйти. Можешь спросить у него, если хочешь.

Потом он ушел от нее и не оглянулся.

Здесь, под ярким солнцем в «Голубом плавнике», столкнулись прошлое и настоящее. Взрослая Эди и взрослый Грэм, оба далеко от того давнего дня, и тем не менее он казался таким же реальным, таким же осязаемым, как дерево под ногами, ароматы жареных морепродуктов и соленая морская вода, взвешенная в воздухе.

Все, что она сказала ему по телефону из Нью-Йорка – ее правда, ее разделенное сердце – и его сбивающий с толку, почти насмешливый ответ. Потом конец лета и начало выпускного курса, когда Мак притянул ее к себе, целуя так, будто никогда не отпустит, и такое же плавное отчуждение, отдаление Грэма. Почти отчаянная привязанность Мака к ней. Угасание энергетики и легкости Грэма. Его уход. Ей следовало задавать больше вопросов, требовать ответа. Однако лучше поздно, чем никогда, и вот после всех этих лет она догадывается.

– Ты знал, да?

– Знал что?

Его брови поднялись над солнечными очками, и он слегка качнул головой.

– О ребенке Мака.

На словах «ребенок Мака» Грэм замер, прекратив все движения. Стук о стекло в ее голове стал громче. Мак сказал, что он не знал. Сказал, что Кэт ему не сообщила. Даже письмо это подтверждало, но в данный момент Эди не знала, кому или чему верить.

– Ты был и его лучшим другом. Ты обязан знать. По крайней мере про Кэт. Девушку с лодки.

Грэм только озадаченно смотрел на нее. Грудь затопило облегчение, зашумело в ушах. «Он не знал. По крайней мере Грэм не лгал».

Потом он медленно дотронулся до солнечных очков и снял их. Он не был озадачен, не был неуверен – он был изумлен.

– Кэт была беременна?

– Грэм. – Вышел какой-то недоверчивый выдох. – Ты знал о ней?

Эди представила, как бабочка вырывается из банки, как правда, вылетевшая на свободу.

– Ты сама сказала. Он был и моим лучшим другом. – Грэм замолчал. – Он говорил мне кое-что. Но, очевидно, не все.

– Значит, ты не знал, что она была беременна?

– Нет. Этого я не знал.

Эди сидела, застыв, пытаясь сформулировать хоть слово или связную мысль. Наконец она оттолкнулась от стола.

– Эди. – Грэм потянулся за ней, но она отдернула руку. Одна из женщин за столиком позади них бросила взгляд в ее сторону и быстро отвернулась к своему изысканному салату. Эди было плевать. Она подхватила с пола сумку и развернулась, сбив стопку чертежей. – Эди, позволь мне объяснить.

Она резко развернулась и швырнула в него смертельно тихие и полные колючек слова:

– Мне не нужны твои объяснения. Мне ничего не нужно.

Шагая через ресторан к своей припаркованной машине, она понимала, что поступила по-детски. Следовало бы выслушать его, дать ему шанс высказаться. И хотя она не хотела этого признавать, но понимала, что ее гнев направлен не на того человека. Корень ее злости крылся в ее муже, а не в Грэме. Грэм не имел обязательств перед ней ни тогда, несмотря на то, что они сказали друг другу по телефону в ее двадцать первый день рождения, и уж точно не сейчас. Но они с Маком были женаты семнадцать лет. Если кто и имел право ожидать правды от ее мужа, так это Эди.

Когда она уходила, ей казалось, будто все вокруг знали про Кэт, кроме нее. Это она оказалась во тьме, мечась туда-сюда в поисках опоры, чего-то надежного, за что можно ухватиться.

Глава 28

Наши дни

Когда Мак вернулся с работы домой, Томас сидел на кухне, низко опустив голову, а Эди топала по кухне, хлопая дверцами шкафчиков и швыряя итальянскую приправу в попытке поставить курицу в духовку. Райли и Эйвери нигде не было видно.

– Привет. – Он перевел взгляд с Томаса на Эди. – Все в порядке?

– Не совсем. – Руки Эди замерли, а брови поднялись почти к линии роста волос. – Почему бы тебе не спросить своего сына, где он был до самого вечера?

Томас закатил глаза.

– Скажи ему.

Эди скрестила руки на груди и выставила бедро вперед, ее классическая поза «я вне себя и совершенно права». Каждый раз, видя эту конкретную позу, Мак, как правило, отступался от того, в чем был так уверен, потому что Эди обычно выигрывала спор. Но Томас не сдавался.